Учился я, было дело, на режиссера. И был такой момент, когда мои мастера, известные у нас и в ближнем зарубежье старички-кинематографисты, уронили мою самооценку до уровня зайчика-попугайчика. Приносишь им снятый готовый этюд, они отсматривают его и говорят: вы материал-то смонтируйте. Спрашиваешь их, вы имеете в виду: перемонтировать? Нет, просто куски ваши отснятые как-то склейте хотя бы. Добрые люди были, но ни секундочки внимания моему видению не уделяли. Даже как-то непонятно было, что делать. И ведь горячо же мне было, правда; чуял – так и надо начинать с камерой: прожигать ею мир нужно, вот что, выхватывая куски. Не должно быть холодно, инструментально. Внутри – огонь, мир в нем плавится, на монтажной ленте его мнешь, лепишь что-то свое, но и не совсем свое, а то – что вот здесь прямо перед тобой сейчас прошло, что ты увидел, потому что тебе только это и показали. И вроде как знаешь точно: в сознании должен коваться отпечаток мира. Суметь – дело десятое, это надо возжелать. Ну а потом уже из этой плавки можно вылавливать то, что по форме требуют мастера или заказчики. Сейчас, пока есть только жажда твоя и сердце, зрителю этюд показывать глупо, это же просто кузница пока, а не магазин готовых изделий; я же не оценки от специалистов хочу, а понимания того, что показываю. И прямо в разгар этих контрапунктных официальному учебному процессу мыслей приходит к нам с лекцией Сергей Александрович Соловьев, и с первой же фразы бросает: «Ребята, главное, создавайте свой мир!» (В том смысле, что именно с этого и нужно начинать, иначе мастерство придет, а цена ему, в ремесле, будет грош.) И получилось, что меня поняли, не просматривая. Просто всё мною сделанное, всё, что я сам в себе мог сверить и сказать «добро», было уже кем-то среди людей кино принято, так сказать, по факту. Эта помощь была запредельно важна тогда, но и сейчас еще не потеряла для меня своего значения.
Чтобы что-то сказать, человек вначале должен сделать. Автор «Ассы», «Черной розы» имел право на слова о собственном мире. Только вот как режиссеры этот мир создают, бог его знает. Больше всего это, наверное, похоже на трубу, которая всасывает из Большого мира объекты, и они впечатываются в ее стенки. А ты летишь потом как зритель, и уже всё готово для тебя: вот персонажи, мальчик и девочка, злой дядька и его бандиты, вот просто люди из мира, Гребенщиков, Цой, Марьиванна из ресторана, комнаты коммунальные, советские гостиницы, холодное Черное море, форма майора, фотография в ухе… Многое летит в эту трубу и оседает на ее стенках, но нужна сила, скрепляющая подмножество неслучайных для этого места вещей и субъектов. Вот это главное – сила удержания и неслучайность, точность выбора. Всё, что надо от режиссера, – это сделать миллион правильных выборов и отборов, удержав их в полутора часах экранного действия. Здесь не только объекты и субъекты. Способы, например, решения задач, тоже втягиваются в эту трубу. Нужно устранить следователя, шпионящего за Сваном. И тут появляется способ – кирпич, который он, шпион, приносит в коммунальную квартиру, и которым его там на время грохают. Способ переместить персонажа из состояния А в состояние Б – элемент мира автора, его тоннеля. А да, кстати, там же и труба есть – коммуникационная. Вот так, случайно, вышло.
