Тип настройки автора текста рецензии: Солнце. Образ автора текста рецензии: Оптимист.

Сила, уничтожившая коммунизм как наросшую на теле народа опухоль, набрала концентрацию в конце 80-х – начале 90-х, а потом схлынула, просто как одна из волн в море. Мало кто сейчас вспоминает о целительных свойствах этой силы и тем более – живет ею в наши дни. Проявилась она среди молодежи, и Соловьев погрузился в ту юность с безусловным намерением вытащить эту силу, заодно искупавшись в ней (точно так же, как купались в море на Ялтинской киностудии). Глупо думать, что коммунизм был уничтожен капитализмом. Это всё равно что сказать: весна победила зиму, а слоны – динозавров. Но весной идут дожди, вот они-то и разъедают снег и лед, главные составляющие определенного времени года. Главной составляющей коммунизма была ложь: лживая риторика (ее масштабы, кстати, уже стали подзабываться), лживые цели, лживые методы достижения риторических целей. Протест ничего не может сделать с тотальным враньем; кислоту не уничтожить ударами лопаты – нужно действовать щелочью. Так вот то, что помню я: мы, молодые, во всем искали тогда смех. Не остроумную шутку, которой можно поделиться в FB, чтобы ее там залайкали, нет. Наш смех стремился к гону, как космический корабль стремится за пределы орбиты, к неведомому и одновременно такому знакомому по снам состоянию невесомости. Не всегда мы достигали в этом состоянии нужной концентрации, но если да – то могли с наслаждением кататься по полу с веселой икотой сколько хватит физических сил. Второй вариант был еще лучше: сублимировать свой гомерический хохот в состояние «пузыриков», подбрасывающих без всякого, абсолютно лишнего ганджубаса. Пересмотрите «Тихий дом» с Шолоховым и Курехиным. Там же из экстраординарного только то, что такие «мы», с такими нашими разговорами, проникли на телек, это-то и было самое смешное. А сами такие беседы часами велись в обычных домах. Тут как-то попался на глаза документальный фильм, который американцы снимали о тусовке питерцев с Джоанной Стингрей. Молодой, пацан совсем, Бугаев-Африка целенаправленно гонит в камеру. Несет полную околесицу, не очень талантливо причем, но товарищи-музыканты рядом сидят, гыкают, потому что это образ жизни такой – гнать; минут через сорок, может, Серега войдет в нужное состояние, и выдаст ударную пятиминутку, а потом кто-то другой войдет, и выдаст свою. А американцам – тем все равно, они по-любому рады: сколько цитат и заголовков можно наклепать в промо, закачаешься. Гон – это особая форма искусства. Не ирония, например, Марка Захарова. «Гараж» Рязанова ближе, но и это не совсем то. Наше сознание, по той молодости, как я понимаю сейчас, было направлено на сдвиг мира; смешное начало было разливаемым маслом, по которому трамваю легче скользить. Мир мог лететь куда угодно, это было интересно. В ощущение гона нужно было забраться поглубже, чтобы катиться быстрее, но некоторые из него и не вылезали, так-то. Со взрослыми разве что пообщаться. Мир – это как трамвай с горки, понятно, нет? Как бы это объяснить еще? Вот, например, Тарантино. Он шутит. Он форматен. Он коммерчески успешен, поскольку его можно сделать трендом и ему можно подражать: перерабатывать глину на скучном и пыльном керамзитовом заводе, простой единственной операцией получать горы круглых пористых одинаковых шариков – слов. А вот Родригес. Ему что подвернется – диалог, предмет, декорация, кусок человеческого тела, аллюзия на классика, небо над головой или мысль о том, что он сегодня очень сильно хочет трахнуть Салли, – всё идет в ход. Даже если всё потом отражается на словах. А у Тарантино изначально в ходу только слова. Чувствуете разницу? Пребывать в сдвинутом ироничном настроении – это даже не специально делается. Я, например, пребывал в нем все те годы, когда переступал порог вуза, в котором учился. Был я один на весь поток девушек, и мне от этого почему-то всегда было дико смешно. В «Ассе» вещи слетели со своих обычных позиций и тихо закружились фантазией режиссера. Сильный сдвиг сделал бы что-то типа российского «Страх и ненависть в Лас-Вегасе», только без всяких наркотиков. Но у Соловьева, видимо, были другие предпочтения, так что вещи сдвинулись несильно, зато симметрично, и вот в этой симметрии сдвига и заключался один из ключевых векторов мышления молодежи того времени. Это кино теперь – как ацтекская пирамида: в нем зафиксирован сдвиг точки сборки целого поколения людей. Есть и социальное значение фильма. Так вот, о коммунистической риторике. Глубокий, искренний, тотальный, не сфокусированный на чем-то одном смех способен растворить абсолютно любую ложь. Как весенний дождь – почерневший мертвый снег.

См. 9 стилей, или 9 настроек автора текста